Франкская империя Карла Великого - Страница 57

Вот так, при водительстве Божием, Карл с помощью нового и дотоле почти неизвестного этим не римлянам [barbaros] просвещения, превратил темную и, так сказать, слепую ко всякой науке ширь вверенного ему Богом королевства в светлую и зрячую. Сейчас же, напротив, из-за угасания наук свет мудрости, все менее почитаемый, у большинства встречается все реже. Итак, во дворце Карла, любителя мудрости, сей уже упомянутый человечек [homuncio], [ибо] ростом он не вышел [despicabilis], заслуженно, благодаря благоразумию и честности, достиг такого величия и славы, что не было никого иного из всех слуг их царского величества, кому самый мудрый и могущественный король своего времени доверял бы многие секреты своей частной жизни.

И воистину по заслугам, не только во времена самого Карла, но (что еще удивительнее) и в правление императора Людовика [Благочестивого], когда государство франков содрогалось от множества разнообразных потрясений, раздробившись на много частей, было то, что Эйнхард, чудесным, по наитию свыше, образом сохранил положение и, при покровительстве Божием, уберег себя от того, чтобы преждевременно отступиться от своего, бывшего для многих причиной зависти и краха, высокого звания и не торговал им в смертельных опасностях.

Все это мы говорим, чтобы в его словах никто не сомневался, и зная, что Эйнхард отдает тому, кто его возвысил, долг любви, а пытливому читателю – истинную правду.

Я, [Валафрид] Страб, добавил к этому небольшому сочинению титулы и разбиение на главы, показавшиеся мне надлежащими, чтобы облегчить доступ к отдельным, нужным разыскивающему их читателю, событиям.

Жизнь Карла Великого

Я принял решение описать жизнь, повседневные поступки [conversationem] и отчасти некоторые замечательные деяния господина и воспитателя моего, превосходнейшего и заслуженно славнейшего короля Карла, для того, чтобы, насколько возможно кратко, поведать о тех [событиях], которые мне известны. Составляя [это] произведение, я [стремился] не возбудить неудовольствие досадующих людей пространным изложением современных событий, если только можно избежать неудовольствия современным сочинением тех, кто досадует на старинные, составленные ученейшими и искуснейшими мужами исторические записки.

И все же я не сомневаюсь в том, что есть много преданных досугу и наукам людей, которые не считают, что современное положение вещей является столь презренным и что все сейчас происходящее будто бы недостойно никакой памяти и о нем надлежит умолчать и забыть. Напротив, они, охваченные любовью к долговечности, скорее желают в различных сочинениях прославить выдающиеся деяния других людей, чем ничего не написать и дать исчезнуть известиям о своем имени из памяти потомков. Однако я не посчитал нужным воздерживаться от написания такого рода сочинения, поскольку знал, что никто не сможет более достоверно описать события, при которых я сам присутствовал и которые я знаю доподлинно, видев их своими глазами. А будут ли они описаны кем-либо еще или нет, я знать не могу.

Я решил записать [те события], чтобы донести их до потомков, [даже если] они смешаются с другими [подобными] сочинениями, дабы не позволить угаснуть во тьме забвения блестящим делам и славнейшей жизни превосходнейшего и величайшего правителя своей эпохи, а также [его] деяниям, которые едва ли смогут повторить [imitari] люди нынешнего времени.

Была и другая причина, не лишенная, по моему мнению, основания, которой одной хватило бы, чтобы заставить меня написать, а именно – затраты на мое воспитание [nutrimentum], а после того, как я стал вращаться при его дворе, – постоянная дружба императора и его детей. Этой дружбой он так привязал меня к себе, сделав должником и в жизни своей и в смерти, что я заслуженно мог бы показаться и мог быть назван неблагодарным, если бы, забывшись, не упомянул оказанные мне милости, а также славные и прекрасные деяния человека, который был моим благодетелем, умолчав и не сказав о его жизни, словно он никогда не жил, оставив все это без описания и должного восхваления. Чтобы описать и изложить их требуется не мое дарованьице [ingenilum], убогое и скромное, да почти и никакое, но красноречие равное Туллиевому.

Карл Великий, император Запада. А. Ласт, XVI в.

Итак, вот книга, содержащая воспоминания о славнейшем и величайшем муже, в которой, за исключением его деяний, нет ничего, чему можно удивляться, не считая разве того, [что] я, не будучи римлянином [barbarus], неискусный в римском наречии, вообразил, что могу написать что-то достойное или подобающее на латинском, а также [что] я мог впасть в такое бесстыдство, что решил пренебречь словами Цицерона из первой книги Тускуланских бесед, где говорится о латинских писателях. Там мы читаем такие слова: Когда тот, кто не способен ни снискать благосклонность читателя, ни связать, ни изложить свои мысли, берется за письмо, он, не зная меры, злоупотребляет и досугом [своим], и сочинительством.

Конечно, это изречение выдающегося оратора могло бы удержать меня от писательства, если бы я, заранее все обдумав, не счел нужным скорее испытать осуждение людей и, написав все это, подвергнуть опасности [осуждения] свои скромные способности, чем, пощадив себя, не оставить воспоминаний о столь выдающемся муже.

(1) Считается, что род Меровингов, от которого обыкновенно производили себя франкские короли, существовал вплоть до царствования Хильдерика, который по приказу римского папы Стефана был низложен [751], пострижен и препровожден в монастырь. Может показаться, что род [Меровингов] пришел к своему концу во время правления Хильдерика, однако уже давно в роду том не было никакой жизненной силы, и ничего замечательного, кроме пустого царского звания. Дело в том, что и богатство, и могущество короля держались в руках дворцовых управляющих, которых называли майордомами; им и принадлежала вся высшая власть.